Как выглядит лагерь в ростовской области для беженцев из Донбасса. Фото

Больше года тысяча переселенцев из Луганска и Донецка живет в лагере с советским названием Пионер в 70 км от Ростова. Многие из них вернулись в это не самое радостное место, вдоволь помыкавшись по России.

"А здесь что ждет? Ребенок за год пять школ поменял, это нормально? - Ольга, средних лет беженка из Шахтерска, импульсивно машет руками, поочередно указывая на детей, крутящихся возле нее. - Как она может нормально учиться? Только к одной школе привыкает, нас в другие ПВРы (пункты временного размещения – НВ) перекидывают. Что это? Один плюс, что кормят нас здесь".

Я стою возле входа в столовую на территории лагеря с названием из прошлого – Пионер – в поселке Дмитриадовка, что в 10 километрах езды от российского Таганрога, и выслушиваю удивительные истории скитаний по российским городам и деревням тех, кто в разгар войны выехал из Донбасса в Россию.

Ольга вернулась в таганрогский ПВР из Орла, где ей предлагали оформить временное убежище. После разъездов российская действительность в ее голове ассоциируется со словом "безысходность". "Я рада, что мы оттуда приехали. Мы в Орле полгода жили, там ничего нет. Для таких, как мы, работы практически нет. Медсестра, к примеру, получает 6 тысяч рублей (около 2 тыс. грн – НВ). Аренда квартиры – 15-20. Как прожить одной с двумя детьми?" - вздыхает она и добавляет: при первой возможности вернется в Шахтерск.

- А что там у вас - уже спокойно? – спрашиваю ее.

- У нас там ДНРовцы, работы нет, зарплаты нет, голод, - говорит Ольга, чем заставляет меня задать еще один вопрос.

- И что вы там будете делать?

- А что я тут делаю?

Там – дом, там – все. "Как-то будем жить". "Как-то люди живут".

Она опускает глаза.

Рядом с нею – "вынужденная сибирячка" Наталья, выехавшая в Россию из Киевского района Донецка, прилегающего к самому донецкому аэропорту. "Сибирячка" – потому что ее семья познала все прелести переселенческой жизни у черта на куличках. Иначе не назовешь тот поселок, куда ее забросила судьба и российская бюрократия.

"Муж вахтовым методом работал. Жили в пункте временного размещения. Климат ребенку не подошел. Воспалением легких три раза болела, - гладя по голове дочку, откровенничает она. - Это просто нереально. Заработная плата – низкая, квартплата – большая".

Таких здесь – сотни. Испуганных войной, брошенных на произвол судьбы и познавших прелести "русского мира". Точнее, в одном таком лагере Пионер – 940 человек. Каждый со своей "историей любви по-русски". Все – уроженцы Донецкой и Луганской областей. Когда-то – искренне радовавшиеся победе "своего" Виктора Януковича. Потом – аплодировавшие телевизору, показывавшему кадры высадки "вежливых человечков" в Крыму. Потом – выходившие на пророссийские митинги с триколором в руках и скандировавшие "Путин" и "Россия".

За год российская действительность во многих из них поколебала беспрекословную веру в то, что "на Руси жить хорошо". Хотя остаются среди них все еще те, кто, живя в небольших деревянных домиках пять на пять на территории лагеря, все еще ждут и верят, что Россия даст им что-то большее, чем бесплатную гречку на завтрак, обед и ужин.

Сейчас бесплатное питание в столовой и крыша над головой – это все, что получили здесь беженцы из Донецка, Луганска, Горловки, Дебальцево, Макеевки. В остальном большая часть из тех, с кем мне удалось побеседовать, чувствуют себя чужими и изгоями в стране.

***

Чтобы попасть в Пионер, нужно добраться до Ростова-на-Дону, оттуда на автобусе до Таганрога, а дальше – на такси.

Поток беженцев из Украины летом прошлого года был настолько большим, что многие в ожидании отправки к пункту назначения сутками ночевали в Ростове на железнодорожном вокзале, рассказывает по дороге водитель. Затем их по квотному принципу раскидывали по городам и весям Российской Федерации. Пункты временного проживания в приграничных Белгородской и Ростовской областях были забиты под завязку, потому новые волны переселенцев направляли в дали-дальние.

Наконец, подъезжаем к детской здравнице. На воротах надпись – Пункт временного размещения. Зайти внутрь не представляет особого труда.

Одним из первых встречаю парня со скучающим видом в футболке с изображением медведя и надписью "Я – русский". Русским он только хочет быть, на самом деле – из украинского Донецка. Весь его вид – живое воплощение призрачности и неспешности переселенческой жизни. Он не особо разговорчив. Удается узнать только то, что какого-либо статуса в России он до сих пор не получил, намеков на работу – тоже нет.

- Ничего, документы переоформлю, может трудоустроюсь, - неторопливо отвечает "русский медведь" с украинскими корнями.

В 100 метрах от него на крыльце небольшого "пионерского" домика замечаю мужчину и женщину, лузгающих семечки в алюминиевое ведро. Семейная пара из Донецка, уже год с хвостиком живут в этом детском лагере.

- Что здесь – нормальные условия? – спрашиваю.

- Да ну так, - отмахивается мужчина, отсыпая в ладонь новую порцию семечек. Его вторая половина в это время внимательно рассматривает меня, словно что-то подозревает. Я объясняю, что сам из Донецкой области, после чего получаю право продолжить разговор. Мы говорим о жизни и о своих, донецких.

- Из Горловки, Енакиево, Дебальцево есть здесь?

- Конечно. В этом лагере под тысячу переселенцев. Он здесь самый большой, кого только нет. Почти все города Донецкой и Луганской областей представлены.

- А кто вас кормит? Проживание, питание?

- Все бесплатно, - слегка улыбаясь, вступает, наконец, в разговор женщина. Мой следующий вопрос их еще больше смешит.

- А за чей счет?

- Путина, - почти в один голос восклицают они и смеются – задорно, словно дети. Но затем поочередно вздыхают и возвращаются к изначальному занятию – засовывают ладоши в пакетик с семенами подсолнечника.

- С работой туго?

- Ну да, - уже без смеха. Как-то обреченно рассказывают, что кроме "шабашек" на день-два, никто их серьезно не воспринимает переселенцев как работников. Поэтому чтобы заработать пару-тройку тысяч рублей, приходится включать фантазию.

В следующем домике история повторяется. Одна из его обитательниц, молодая девушка, жалуется, что практически все украинские беженцы в России бесправные, по украинским документам работодатели не готовы их трудоустраивать.

Принявшие их русские тоже жалуются на свалившихся им на голову славянских братьев – украинские переселенцы, мол, строчат жалобы на персонал лагеря, рассказывают мне повара в лагерно столовой.

- Если бы только ели много, еще и ругаются с нами. Жалобы в прокуратуру, - возмущается повариха.

Я интересуюсь у поваров – на что, собственно, жалуются мои земляки?

- На все. На то, что условий здесь нет никаких… на все жалуются... Надоели уже, - взмахивая руками, говорит повариха.

Я иду дальше. Захожу в двухэтажный дом. В коридоре – десятки детских колясок.

В одной из комнат знакомлюсь с молодой мамой из Горловки. Она уже полгода как на чемоданах: то соберет, то разберет. Решение о том, возвращаться домой или нет, принимает, ориентируясь на российские телеканалы.

- Мы только засобираемся домой – а по телевизору покажут, что там творится, и не хватает смелости назад возвращаться. И распаковываем чемоданы, - вздыхает она, поглядывая на играющую рядом у кровати дочку.

Ее соседка по комнате вышла в коридор убаюкивать в коляске малыша. Он родился уже здесь, в России, но такой же бесправный, как и его мама-беженка.

- Что на детей вообще ничего не дают? – спрашиваю у нее.

- Ну как? Мы ведь граждане другой страны, - удивляется она вопросу и продолжает: Здесь, в России, вроде как выплачивать нам собиралось "ДНР".

- И что – неужели платит? - не веря своим ушам, переспрашиваю я.

- Конечно, нет.

- И как вы живете?

- Ну как – кто-то что-то дает, - невнятно бормочет она себе под нос.

После бесед с десятком беженцев, я понимаю, что с работой здесь из почти тысячи людей повезло единицам. В числе везунчиков – сын и зять горловчанки Людмилы Николаевны. Оба нашли работу, на жизнь хватает.

- Как ваши устроились? Какие у них документы?

- Да никакие, по украинским документам их взяли, - говорит она, стоя в дверном проеме своей комнаты.

- Неофициально взяли?

- Да.

Людмила Николаевна рассказывает, что периодически ездит домой. В основном, чтобы снять украинскую пенсию и убедиться, что жизни в "ДНР" еще нет.

- Там работы для молодежи нет. Мы чего ездим? Ради пенсии. Получили – и назад. А работы там, в Горловке, нет.

- А кто там сейчас главный?

- Да какого-то нового поставили из Енакиево. Нашего почему-то хоп и сняли, - женщина хлопает в ладоши. Имен-фамилий мэров-самозванцев, правящих в ее родном городе, она не знает.

В Пионере очень много "возвращенцев". Так здесь называют семьи, которые вернулись из других регионов России назад в Ростовскую область. Их рассказы – о том, что "шик и блеск" жизни в России заканчивает, едва отъедешь на пять километров от областного центра. Дальше начинается – безнадега.ру со всеми ее атрибутами – безденежьем, низкими зарплатами, высокими ценами на аренду жилья, облупившими от сырости стенами в квартирах и заплеванными подъездами.

Собственно, той же красоты и благополучия хватает и во многих украинских городах. Только многие из тех, кто из украинской Макеевки или Луганска отправился в российскую действительность, представляли ее – другой: побогаче, порадушнее, с хорошей работой и более сытым бытом. Крохотные домики Пионера – живое свидетельство того, что большинству из этих ожиданий не суждено было сбыться. Зато после сибирских деревень и орловских поселков не страшно возвращаться в богом забытый Шахтерск.